Thursday, June 26, 2014

10 А.С.Сутурин Дело краевого масштаба


избежавший казни, в июле 1939 года писал в Хабаровский краевой комитет партии:
«Секретарю Хабаровского крайкома ВКП (б) тов. Донскому.
23 июля 1939 г.
Я, Самар Георгий Антонович, член ВКП (б) с 1932 года, был арестован с партийным билетом в кармане 6 июня прошлого 1938 года на Хабаровской областной партконференции, куда был избран райпартконференцией Нанайского района.
После моего ареста следствие по моему делу длилось 13 месяцев и 11 дней. Я просидел в тюрьме с 6 июня 1938 года по 17 июля 1939 года. Меня выпустили по прекращению дела. После ареста ДВ крайком и Нанайский райком ВКП (б) вопреки требованиям принципов Устава ВКП (б) исключили меня заочно с формулировкой: «Исключить как врага народа, арестованного органами НКВД».
Считаю себя абсолютно ни в чем не виноватым и мое заключение в тюрьму — это дело не рук преданных большевиков из ленинско-сталинской гвардии, а дело рук людей, смотрящих на судьбу человека, судьбу члена партии, так себе, вообще.
Я, Самар Г. А., выходец из большой темной неграмотной семьи. Родился в 1910 году и нигде не учился, самоучкой ликвидировал неграмотность, работая на пилке дров в лесу. В Ленинский комсомол вступил в 1927 году. С момента рождения проехал всего 550 километров, то есть за пределы района никуда не выезжал. Работать начал в 17 лет. Четыре года трудился в колхозно-кооперативных учреждениях. С 1932 по 1938 год — ровно за шесть лет пребывания в партии — не имел ни одного партийного взыскания.
В период нахождения в рядах ВКП (б) я высоко нес знамя партий и, будучи дисциплинированным коммунистом, постоянно изучал учение Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и вооружался ими. Моя повседневная деятельность была связана с пропагандой среди трудящихся масс идей коммунизма с мобилизацией рабочих и колхозников на борьбу за выполнение генеральной линии ВКП (б). Вследствие всех этих обстоятельств для меня как бывшего активного члена ВКП (б) нахождение вне,рядов партии без причин этому равно смерти. Поэтому прошу вас, тов. Донской, как секретаря крайкома партии, найти незаконность моего исключения из партии и восстановить в ее рядах.
К сему Г. Самар.
Адрес: Комсомольский-на-Амуре район
Хабаровского края, село Нижние Халбы Самару Георгию Антоновичу». Не признавая за собой абсолютно никакой вины, Г. А. Самар потребовал от краевого комитета партии восстановления справед
271

ливости. Но работники НКВД, сфальсифицировавшие его дело, не захотели признать нарушений соцзаконности в отношении Г. А. Самара.
В письме секретарю Хабаровского крайкома ВКП (б) тов. Румянцеву они сообщали: «Самар Георгий Антонович, бывший председатель Нанайского райисполкома, был арестован органами НКВД по Хабаровскому краю 6 июня 1938 года как участник право-троцкистской организации. Самар изобличается показаниями Гусь-кова, Ходжера Б. И., Лисеенко (бывший первый секретарь Нанайского райкома ВКП (б) после Гуськова), Киле Павла (заведующего школой).
На следствии Самар признался в контрреволюционной деятельности и проведении им антисоветской работы в Нанайском районе, но впоследствии отказался от показаний. Следствие по делу в июне было закончено и направлено военному прокурору. Последний Самара Георгия Антоновича из-под стражи освободил. Проверить правильность показаний Ходже ра и Гуськова не представляется возможным (осуждены). На остальных материалы направлены в Москву, по которым проходит и Самар (у нас материалов нет).
Заместитель начальника Управления НКВД по Хабаровскому краю капитан государственной безопасности Филатов.
Заместитель начальника 2-го отдела УГБ НКВД лейтенант государственной безопасности Балдин».
Материалов об антисоветской и шпионской деятельности Г. А. Самара, как и проходивших с ним по делу, и не могло быть. А вот доносы, по которым оно фабриковалось, имелись в достатке. Один из добровольных осведомителей, подпись которого на последней страничке оказалась обрезанной, с гневом и возмущением сигнализировал:
«...Долгое время в районном руководстве орудовали враги народа Гуськов, Ходжер, Митрофанов, Плясов, Зорин и другие. Используя политическую слепоту руководящих органов, они обманным образом пробрались в каждую организацию и творили там свои вражеские дела. Сейчас новое руководство должно было сначала взяться по-большевистски за ликвидацию последствий вредительства и перестроиться так,, как требуют партия и правительство. Однако новое руководство продолжает дело старого руководства.
Нечестным путем пролезшие в лидеры райкома ВЛКСМ, скрыв свое прошлое, секретарь РК Глызырин, зав. отделом политучебы Иванилов всячески разваливают комсомольскую организацию района. Глызырин всячески насаждал зажим критики и самокритики к врагам народа Ходжеру, Зорину, смазывал сигналы масс... Глызырин сигналы о Самаре Евгении и Посхоре Якове сводит на нет, Спрашивается, почему Самар Е. может работать в аппарате роно,
272

когда он является активным участником дел врагов народа Николаева, Луговцева, Шишкина, Севостьянова и др., когда он оставляет где попало комсомольский билет? Может ли быть терпимым, когда и. о. начальника РО НКВД Посхор работал с врагом народа Плясовым и сейчас разваливает работу РО НКВД и остается без ответственности? Почему РК ВЛКСМ не принимает мер по отношению к Самару Е., Посхору Я. и другим за связь с врагом народа Оненко А. Д.?
...Мигуцкому (зав. роно) осенью 1937 года учительская и комсомольская организации выразили политическое недоверие за развал работы и засорение школ врагами народа. Врага народа Ванникова назначили, несмотря на сигналы из Болонской НСШ, в Маноминскую НСШ. Этот враг народа Ванников в школе вел разложение педсовета, устраивал тайные собрания учащихся, вел с ними антисоветские разговоры, издевался над портретом т. Орджоникидзе. Амелин (зав. Троицкой средней школой) на уроки приходил пьяным... Мигуцкий, Амелин, как партийцы, должны были по линии РК ВКП (б) быть привлечены к ответственности, но секретарь Лисеенко их поощряет.
Не может похвастаться руководством и РИК, ибо Самар Георгий долгое время работал с врагами народа в райкоме партии и райисполкоме. Нет сомнения в том, что он был связан с этими врагами народа. Такие люди, как Малков, Карноухов и другие, не внушают политического доверия. Самар Георгий набрал в руководство своих Самаров, таких как Самар Михаил и Самар Евгений, а от остальных держится на расстоянии.
Секретарь РК ВКП (б) Лисеенко, зная обо всем этом, всячески способствует безобразиям, ибо он долгое время работал с врагом народа Гуськовым. Нет сомнения в том, что в каждой организации у Самара Георгия и Лисеенко есть свои люди...»
Всевозможные сигналы из Троицкого в разные инстанции шли косяком. Заместитель начальника РО НКВД сержант госбезопасности Я. Посхор, направляя письмо тайной осведомительницы М. Русаковой в обком ВКП (б), писал: «...Проверкой материал подтверждается». А вот он, образчик убийственных сообщений: «Дополнительно к данному мною материалу. Когда Лисеенко жил с нами, я слышала разговор. Тут же сидели Самар, Райков и Ев-сеенко. Они говорили о том, исключать или не исключать из партии. X) ком шла речь, я плохо слышала. Потом заговорил Самар и очень настаивал: Митрофанова надо исключить из партии. Райков возражал и предлагал: дать ему строгий выговор. Если исключить Митрофанова, тогда исключать надо и его, Райкова, он знал обо всем. А Митрофанов сетовал: мы неладно поступаем. Речь шла о каком-то колхозе. Кто-то упомянул про золотой порошок. Еще гово
18 Дело краевого масштаба
273

рили о Ходжере. Райков настаивал: Хеджера надо восстановить в партии. За него может здорово попасть кое-кому...»
В доносе назывались фамилии директора Троицкого леспромхоза Хворостинина, его заместителя Тарасюка, прокурора Галан-дера, народного судьи С. Н. Зорина, председателя райплана В. К. Зорина, первого секретаря райкома комсомола Ивана Верещагина, первого секретаря райкома ВКП (б) А. И. Гуськова, директора Найхинской НСШ А. Я. Лаца.
Бурную разоблачительную деятельность в Найхинском районе развил работник РО НКВД комсомолец Г. А. Шевченко. В отличие от Посхора, свои многочисленные послания направлял начальнику Краевого управления НКВД, в обком и райком ВКП (б). В одном из них информировал: «Данный свой материал на начальника раймилиции Кучимжака посылаю в три адреса... Кучимжак покровительствует кулакам. Был тесно связан с главарями Зазей-ского восстания в 1924 году. Во время митинга о разоблаченных врагах народа и расстрелянных Тухачевском, Уборевиче и других плакал. Многим чужакам и сомнительным людям, несмотря на имевшиеся в его распоряжении сигналы, выдал паспорта. Кроме того, был крепко связан с врагами народа Гуськовым, Ходжером, Митрофановым и другими. Материалы о Кучимжаке я передал 25 октября 1937 года. Но Лисеенко, как друг и подхалим Кучимжака, хода им не дал.
Я сам рабочий с 1927 года. Разоблачал врагов народа, разоблачаю и буду разоблачать...»
Судьба упоминавшихся в этих и других доносах людей трагическая: первого председателя Нанайского райисполкома Богдана Ивановича Ходжера и его заместителя Александра Сергеевича Митрофанова казнили в подвале внутренней тюрьмы НКВД в Хабаровске 8 апреля 1938 года. Ивана Верещагина, секретаря райкома комсомола, сослали на Колыму на 20 лет. Остальные исчезли неизвестно где. Домой вернулся лишь Александр Яковлевич Лац, больной, со сломанной судьбой.
В партийной комиссии крайкома КПСС меня познакомили с документами бывшего первого секретаря Нанайского райкома ВКП (б) А. К. Лисеенко и четырех его земляков, проходивших по одному сфабрикованному делу: председателя райисполкома Георгия Антоновича Самара, председателя Кур-Урмийского райисполкома Михаила Дмитриевича Удинкана, заведующего Троицким отделением «Дальзаготпушнина» Николая Протасовича Кривцова, заведующего начальной школой села Бельго Комсомольского района Павла Киле.
Президиум краевого суда, рассматривая 7 декабря 1956 года дело Лисеенко А. К. и его товарищей, отменил постановление
274

Особого совещания при НКВД СССР, как незаконное и сфабрикованное: никакой антисоветской шпионско-вредительской организации в Нанайском районе не было и в помине.
То, что в стране действовала машина уничтожения и упрятывания людей, подтверждает судьба Г. А. Самара. Хотя летом 1939 года его выпустили на волю, в декабре все равно судили. К счастью, Г. А. Самар за решетку не попал, в 1940 году он возглавлял Комсомольскую моторно-рыболовную станцию. Дальнейшая судьба его неизвестна. Не знаю, что сталось и с его однодельцами.
...Историки утверждают, что доносы были одобрены еще на XV съезде партии в 1925 году. На съезде тогда зачитали письмо некоего Леонова первому секретарю Московского горкома партии Н. Угланову. Леонов на основании разговора с глазу на глаз с одним из лидеров ленинградцев фактически написал на него донос. Н. Крупская и некоторые другие делегаты заявили, что этот «метод может привести к гниению внутри партии».
Однако председатель Центральной контрольной комиссии партии нарком рабоче-крестьянской инспекции В. Куйбышев и другие влиятельные партийцы заступились за Леонова и, значит, за право доносить. Особенно откровенно высказался секретарь ЦК С. И. Гусев: «Что это за задушевные мысли, которые являются конспиративными от партии? Я думаю, что каждый член партии должен доносить. Если мы от чего-либо страдаем, то это не от доносительства, а от недоносительства...»
И вот, в характеристике того же А. К. Лисеенко утверждалось: «...Не сигнализировал своевременно в обком о положении в районе в целом и в ряде ведущих парторганизаций, не сообщал о недостатках в руководстве райкома ВКП (б)...»
Сочинители доносов прикрывали свою мерзость словами о том, что «всякий коммунист должен быть чекистом», сказанными в первые годы революции, когда чекисты Дзержинского боролись с действительными врагами народа.
Партийная дисциплина стала средством голого принуждения, независимо от того, правильно или нет действие бюрократа, сидящего на руководящем посту. Политическая бдительность обращалась не на врагов, а на товарищей по партии. Партийной непримиримостью прикрывались репрессии к допустившим случайную ошибку или даже обмолвку. Появилось ходкое выражение: «Его прорабатывали ».
Ключевой фигурой по воле Сталина в Дальневосточном право-троцкистском шпионско-вредительском центре стал председатель крайисполкома Г. М. Крутов. Думается, что компромат против него готовили еще задолго до ареста. Но доносы на Г. М. Крутова шли и тогда, когда Григорий Максимович уже давал показа-
18* 275

ния московскому следователю Арнольдову. 7 июня 1937 года секретарь крайисполкома М. И. Салтыков сообщал заместителю начальника УНКВД СССР по ДВК С. И. Западному (двоюродному брату Арнольдова): «Судя по переписке, имеющейся в Далькрайиспол-коме, один из ближайших «советников» врага народа Крутова по вопросам сельского хозяйства является кандидат сельскохозяйственных наук Писцов, работающий в Москве. 4 июня от него получены личное письмо и большой материал по вопросам сельского хозяйства. Думаю, что материал и Писцов должны быть тщательно проверены».
Огромнейшие, невосполнимые потери в предвоенные годы понесла краевая комсомольская организация. Были арестованы и казнены многие прекрасные вожаки молодежи, поименно рассказать о которых — наш журналистский и гражданский долг. Знакомство с документами тех лет убеждает и в том, что доносительство глубоко проникло и во все комсомольские организации огромнейшего края. Этой болезнью, как ни печально, были поражены авторитетные и уважаемые тогда молодежные вожаки. В разгар арестов 11 июня 1937 года секретной почтой с сопроводительным письмом заведующего ОРПО крайкома ВКП (б) П. Федина в ЦК ВЛКСМ ушло письмо бывшего второго секретаря Далькрайкома ВЛКСМ Ивана Демчука. Я долго и мучительно думал над тем, следует ли предавать гласности этот разгромный донос, тем более что не только те, о ком он информировал, но и сам автор были расстреляны. Думаю, что надо обнародовать: донос — не показания, данные под пыткой, донос — человеческая подлость, которая должна так называться и после смерти.
«...Теперь о связях П. Листовского с врагами народа,— писал в заключительной части пространного обличительного заявления И. Демчук. — Листовский сам не один раз рассказывал мне, что он бывал у Шмидта... Листовский всячески поддерживал и покрывал врага народа бывшего председателя ОСО Баженова. Листовский бывал у врага народа Крутова на даче... Через некоторое время приехал ныне разоблаченный враг народа Деревцов, бывший начальник мотомехчастей ОКДВА... Листовский был окружен таким доверием, что трудно себе представить. С Верным он дружил, одно время Верный даже жил у него. У Лаврентьева он бывал дома и на даче. У Блюхера гостил дома. Блюхер, выступая на 6-й краевой конференции комсомола, половину своей речи посвятил восхвалению Листовского, как замечательного секретаря. У Дерибаса он бывал дома, и Дерибас также его хвалил и поддерживал его. У Западного он бывал дома и дружил с ним. Бывал он т^кже на квартире у Богданова (УКПО). А он продолжал разваливать организацию. А мы из ложного чувства беспринципного товарищества 276

никогда во всю ширь, принципиально, по-большевистски не ставили эти вопросы ни перед крайкомом партии, ни перед ЦК ВЛКСМ. Во время X съезда ВЛКСМ я беседовал с Салтановым и Лукьяновым о положении дел в крае и о том, что Листовского надо немедленно менять, мне было сказано, что вопрос предрешен и к нам приедет Чернявский, и я успокоился, находясь в плену идиотской большевистской беспечности.
...Итак, я кончаю. Я обвиняю Листовского в том, что он что-то скрывает от партии в своей автобиографии, в том, что он был тесно связан с врагами народа Крутовым, Баженовым, Деревцовым, Петке-вичем, в том, что он сознательно развалил ДВ организацию комсомола, в том, что он разлагал актив ДВ организации комсомола своими пьянками.
Я считаю, по всем его действиям здесь, на ДВК, что сознательно так мог делать только враг партии, враг народа.
Член ВКП (б) с 1926 г. П/билет № 0496074. Демчук.
5.VI 37».
...Горька правда о прошлом, особенно о таком страшном явлении, как доносительство. Но знать это надо.

ОДИН ДЕНЬ
АЛЕКСАНДРА ДМИТРИЕВИЧА
«Выступления против исключения из партии ни в чем не повинных, но кем-то заподозренных в связях с «врагами народа» товарищей, два жестких объяснения в сельскохозяйственном отделе и у первого секретаря Далькрайкома ВКП (б) С. М. Соболева о наличии якобы вредительства в капитальном строительстве края предшествовали моему вселению двести четвертым жильцом в камеру № 16 площадью тридцать семь квадратных метров хабаровской тюрьмы на улице Знаменщикова.
0,5 кубометра объема камеры на человека. Всегда нагретый, спертый воздух, насыщенный потовыми выделениями человеческих тел, и температура банной парной при разливе по 400 мискам 700—800 литров нагретого до кипячения кипятка и баланды. На ночной «отдых» укладывались вроде бочечных селедок, не имея возможности изменить первоначальное положение.
Такой была внешняя сторона обстановки в камере № 16, а точнее, во всех камерах хабаровской городской тюрьмы в роковые 1937 — 1938 годы. Заключенные о числе содержащихся арестованных узнавали по ежедневным докладам хлеборезке по азбуке Рылеева. В сентябре 1938 года здесь одновременно содержалось 14 000 человек».
Об этом мне рассказывает один из тогдашних обитателей тюрьмы Александр Дмитриевич Тарасов. Его товарищами по камере № 16 были рабочие, колхозники, специалисты машинно-тракторных станций, железнодорожного транспорта, промышленных предприятий, командиры Красной Армии от капитана до майора, советские и партийные работники. Никто из них не совершил и не думал совершать каких-либо деяний против государства. Это были люди с чистой совестью, добросовестно и честно исполнявшие свой гражданский долг.
— Мы убежденно и искренне верили Сталину, партии, в справедливость государственных законов, — рассказывает А. Д. Тарасов,— 278

верили и в существование в обществе вредителей — врагов народа, и, конечно же, оправдывали борьбу с ними.
Свой арест и заключение Александр Дмитриевич, как и многие наши земляки, воспринял как случайность, недоразумение, в котором неизбежно и очень скоро разберутся.
Но оказавшись в камерах спецкорпуса под новым зданием Дальневосточного управления НКВД, услышав крики и стоны, доносившиеся всплески ударов ремней и плеток по телу допрашиваемых, Александр Дмитриевич с пронизывающим холодом понял, какая здесь вершится работа и что ему предстоит испытать.
— О произволе, садизме и насилии следователей, — говорит А. Д. Тарасов, — над своими жертвами при выбивании «признательных» показаний вспоминать тяжело и даже стыдно.
По ходу допроса стало ясно, что мне предназначается роль руководителя контрреволюционной вредительской группы в капитальном строительстве, в машинно-тракторных станциях и колхозах. Трудно, очень трудно сказать, удалось бы им сделать из меня руководителя группы.
Но скажу, что жестокие и нескончаемые пытки парализо-вывали рассудок и волю, понуждали многих подписывать все, что требовалось следователям. Намеченные жертвы гибли сами и уводили за собой десятки ни в чем не повинных людей.
Я со страхом ждал каждого дня.
И вдруг мы, заключенные хабаровских тюрем, почувствовали: в чудовищной хмашине уничтожения произошли неполадки и сбой. Стали более мягкими следователи. Прекратились изнурительные допросы. Оказалось: начальник Дальневосточного краевого управления госбезопасности, одновременно уполномоченный НКВД по Дальнему Востоку и Якутии, комиссар госбезопасности 3 ранга, дену тат Верховного Совета СССР, член бюро Далькрайкома партии Г. С. Люшков дезертировал в Маньчжоу-Го, отдав себя в распоряжение японской разведки.
Бегство палача глубоко озадачило его подручных. Жестокости допроса чуть смягчились. От Тарасова перестали требовать признания его роли руководителя контрреволюционно-вредительской группы. Теперь следователей вполне устраивает роль рядового, но все равно члена мифической контрреволюционной организации.
Александру Дмитриевичу было ясно, что без «признательного» показания выхода из зловещего серого дома нет. Занять жесткую линию сопротивления — дать себя изуродовать, а то и вовсе забить до смерти, но в конце концов подписать бумаги на себя. Тарасов решил: пусть пишут что хотят, он подпишет все, а вот в суде во весь голос расскажет всю правду о выбитых показаниях. Так,
279

видимо, думали многие. Более опытные люди предупредили Тарасова: решение суда о пересмотре дела кончается ужесточением пыток, выдержать которые невозможно, в результате — еще более полное признание преступлений против народа, партии, Сталина и его соратников.
Следователи, по мнению Тарасова, работали по-разному: одни с рвением и старанием выполняли плановые задания, другие, видно было, ревели, но били, иначе не могли поступать — следовала немедленная расправа за отказ от участия в пытках. Александр Дмитриевич попал к последним. Признал себя только рядовым членом контрреволюционной вредительской организации, а бывшего, к той поре уже расстрелянного, секретаря парторганизации краевого земельного отдела Беломестнова своим вербовщиком. Сам сочинил «легенду» о своей вредительской деятельности в отделе капитального строительства. И 19 августа предстал перед выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР под председательством бригадного военного юриста Д. Кандыбина (до шестидесятых годов он был членом Военной коллегии Верховного суда СССР в высоком генеральском звании и при многочисленных орденах. На старости получал довольно приличную пенсию и ушел из жизни с «чистой» совестью).
Краснокирпичное трехэтажное здание старой постройки между зданиями управления связи и Управления Комитета государственной безопасности СССР по Хабаровскому краю на Волочаевской улице было превращено в тюрьму. На первом этаже вершила свой неправый суд Военная коллегия. Около пятидесяти человек заключенных, давших, подчас под длительнейшими непрерывными и жестокими пытками, «признательные» показания, были собраны в предсудебные камеры.
Тарасов вспоминает: вот в слабо освещаемое помещение вносят на носилках человека, у которого отбито и перебито все. Он не в состоянии даже повернуть голову, поднять руку. Издавая слабый стон, шепчет: «Скорей бы, скорей бы...», и еле различимым шепотом представляется: «Говлич — начальник Амурского областного управления НКВД». И добавляет: «Вас туда (на суд) хоть заведут, а меня спустят прямо в подвал и расстреляют...»
Глядя на Говлича, Александр Дмитриевич понял, что по отношению к нему, Тарасову, применяли не все степени дознания, а лишь «любовно погладили по головке и чуть причесали...»
Во второй половине ночи всем подсудимым вручили обвинительные заключения. В каждом был полный перечень пунктов печально известной 58-й статьи УПК СССР с завершающим — 1 «а» — измена Родине. С выпиской из опубликованного 2 декабря 1934 года постановления ЦИК о немедленном исполнении смертных пригово-280

ров над осужденными по пунктам 1 «а» и 1 «б». Через несколько часов закончатся страдания и — жизнь.
— Находясь в состоянии шока, — продолжал нелегкую исповедь А. Д. Тарасов,— я утратил способность наблюдать за товарищами, не заметил ни страха, ни отчаяния. Камера внешне была каменно-спокойна. В ней, видимо, находились сильные люди.
Рано утром открылась форточная дверка камеры. Подсудимым стали вручать половинную норму суточного хлебного довольствия. На вопрос, почему выдают половину, грубо ответили: «Остальное получите там». Это было самым жестоким издевательством над готовящимися к смерти людьми.
В установленные часы началось заседание выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР под председательством бригвоенюриста Д. Кандыбина.
Примерно в 17.00 перед Военной коллегией предстал и А. Д. Тарасов, готовый к любому ее решению. Но для себя поставил почти непосильную задачу: протестовать против жестокости следователей. Сколько раз мысленно он повторял: «Мои показания — клевета и ложь, результат пыток, и подписаны только для того, чтобы попасть на заседание и рассказать правду. Врагов народа нет. Они создаются следователями изуверскими методами вот в этих стенах...»
— В моей памяти,— продолжает вспоминать Александр Дмитриевич,—большая — огромный зал — комната нижнего этажа во внутренней тюрьме НКВД на Волочаевской. Следователи расположились на стульях по всему периметру. На сцене восседал его величество суд — председатель, два члена не весьма высокого воинского звания и секретарь. Обстановка страшного судилища воз будила во мне огромное чувство ненависти. Но у меня хватило сил спокойно сделать подготовленное для суда заявление. Речь заняла не более пяти-шести минут, но, похоже, не произвела на судей особого впечатления. Нашу судьбу, видимо, предрешили заранее и в более высоких кабинетах. А здесь судьи отбывали формальную повинность, штампуя смертные приговоры.
После шести-восьмиминутного процесса, определяющего судьбу — жизнь или смерть, — Тарасов оказался в большой комнате ожидающих объявления приговора.
Оказалось, что рассмотрением его дела коллегия завершила свой рабочий день. Александр Дмитриевич был не в состоянии посчитать, сколько в комнате ожидающих. Но среди несчастных Тарасов узнал и запечатлел в памяти заместителя краевого суда И. И. Еднерала, члена краевого суда А. Карначева, управляющего краевой конторой сельхозбанка М. 3. Дунаева (он отсидел пятнадцать лет в лагерях Колымы), начальника спецотдела КРАЙЗО Н. В. Ковригина (он освободился из лагерей Колымы в 1945—
281

1946 годах), начальника планового отдела Хабаровской электростанции Я. С. Докукина — бывшего директора Тамбовской МТС, управляющего трестом «Сельхозтранс» Полищука. Майора госбезопасности, недавнего начальника управления НКВД Амурской об ласти Говлича в комнате не было. По недавнему личному опыту руководства чудовищной машиной уничтожения он, видимо, безошибочно определил свою судьбу.
Александр Дмитриевич убежден, что участниками того судеб-
282

ного спектакля стало чуть больше пятидесяти человек (только за одну рабочую смену). Да и простой арифметический расклад времени показывает: 480 минут = 10 минутX 48 осужденных. (Но даже эти десять минут ни на кого не тратили.)
В комнате ожидания приговора обстановка и состояние людей были, по мнению А. Д. Тарасова, тяжелее, нежели после выдачи утром уполовиненной пайки. Осужденные сидели в отрешенности от всего мирского: люди набирались душевных сил мужественно выслушать приговор о смертной казни.
— Убежден,—говорит задумчиво А. Д. Тарасов,—у каждого из нас других мыслей не было. Последних прошедших процедуру суда, в том числе и меня, вызвали на объявление приговора. С невероятным напряжением, с колокольным звоном в ушах и острой головной болью вслушивался в слова приговора и ждал рокового — смертная казнь. И вдруг — 15 лет тюремного заключения. И дальше уже ничего не слышал. Пришел в себя, открыв двери в коридор.
Стоявшие лицом к лицу солдаты сразу же ловким движением зажали рот, толчками направляя к двери напротив. «Срок! Срок!» — громко крикнул чуть приотставший комендант тюрьмы. Неведомая сила вытолкнула меня из живого солдатского коридора и бросила в одну из камер. В ней уже был А. С. Докукин, приговоренный к 10 годам лагерей. Вскоре появился Дунаев, получивший 15 лет тюремного заключения и прочие дополнения...
Я до сих пор не разгадал и, наверное, уже никогда не разгадаю, почему эта преступная, кровавая, авантюристическая машина даровала мне жизнь — полную тяжелых испытаний, но жизнь. И еще троим...
Мы долго ждали остальных. Но в коридоре стояла удивительная тишина. Решились посмотреть, что там происходит. Я настойчиво забарабанил в дверь и у открывшего охранника потребовал мешочек с запасом махорки — все, что захватил с собой. Выйдя в коридор, увидел открытые предсудебные камеры. Из них выносились и сваливались в общую кучу личные вещи осужденных.
— Бери чего хочешь,—предложил часовой.
Я быстро нашел свой кисет и с болью посмотрел на вещи, ставшие бесхозными.
Документ, подписанный М. И. Калининым, похоже, действовал безотказно: приговоры о смертной казни исполняются немедленно, а вещи конфискуются...
Вечером осужденных накормили обедом и ужином одновременно. На хлебную пайку не поскупились: она намного превышала недоданные утром триста граммов...
По данным, которыми располагает Александр Дмитриевич Та-
283

расов, только за пять дней (15—19) сентября 1938 года были осуждены и расстреляны 250 человек.
— Знал я механика Бирской МТС Щебенькова. В 1937—1938 годах он находился в городской тюрьме на улице Знаменщикова, и часто его посылали возить на полуторке трупы казненных. В отдельные дни машина вечером уходила из гаража и возвращалась залитая кровью. Мыл ее вольнонаемный. В конце концов он не выдержал и сбежал. Рассказ Щебенькова я доверительно выслушал в 1948 году. Отлично зная его, я не сомневаюсь в правдивости его исповеди.
...В июле—августе 1939 года заключенных из политизолято-ров доставили в колымский лагерь. По мнению А. Д. Тарасова, об этих лагерях написано много, правдиво, но порой чересчур щадяще. Их спецзона работала неплохо, и нередко отдельные линии давали до одного килограмма золота в день. Но все они были рабочим скотом у скверного хозяина. Сорокапятиградусные морозы считались нормальным явлением, и заключенные трудились на открытом воздухе. После двенадцатичасовой работы вечно голодных заключенных в холодных бараках встречали миллионы клопов. В ненастную погоду они приходили в зону промокшие до нитки и ложились в такие же мокрые постели.
Часто заключенные, промокшие в забоях до нитки, на открытом воздухе превращались в изваяния. Придя в бараки, ждали, пока оттает одежда и можно будет снять ее...
Несмотря на невероятные физические и нравственные мучения, многие надеялись на справедливость и торжество правды, верили партии и Сталину, писали ему, добросовестно работали и умирали от истощения и простуды. Александр Дмитриевич и некоторые другие его товарищи знали: пока жив Сталин, им выхода из лагерей нет.
Освобождавшиеся немногие счастливцы служили средством для создания в народе настроения: разбираются и освобождают, правда торжествует. В силу сложившихся обстоятельств среди тех немногих счастливчиков оказался и наш земляк, член КПСС с 1931 года Александр Дмитриевич Тарасов.

БЫЛ ЛИ ВЕЛИКИМ «ВОЖДЬ НАРОДОВ»
Трагическая судьба нашего земляка, активнейшего участника Октябрьской революции старого большевика Ивана Онуфриевича Лашановецкого, на мой взгляд, раскрывает, во-первых, механику фальсификации провокационных дел и завидную «оперативность» набиравших силу карательных органов и, во-вторых, показывает, что не все наши земляки покорно соглашались с начавшейся политикой восхваления гениальности и мудрости «вождя народов». Среди дальневосточников находились люди, выражавшие несогласие с растущим, как снежный ком, культом Сталина. Равно, как нашлись и люди, ставшие доносчиками (пусть даже по идейным соображениям) , а фактически — палачами всех несогласных.
...16 марта 1935 года секретарю Далькрайкома ВКП (б) т. Самойлову поступило письмо от члена ВКП (б) Мазановской парторганизации А. Т. Мирянина. В нем говорилось: «Тов. Самойлов, прошу вас проверить, что из себя представляет работник «Упол-наркомтяжпрома» по фамилии Лашановецкий И. О. Дело в том, что при приезде в Благовещенск 27 февраля сего года случайно остановился в коммунальной гостинице. В номере, где я жил, ночевал со мной этот Лашановецкий. Он, из разговоров со мной узнав, что я член партии, заявил следующее:
1. В последние годы проводится неправильная и вредная политика по чрезвычайному восхвалению т. Сталина. В результате получается, что бы Сталин ни сказал, верно или неверно, надо считать верно, а проверить работу Сталина невозможно: нет такой другой Страны Советов, с которой можно было бы сравнивать нашу работу. Поэтому все, что бы ни делалось в нашей стране, надо непременно понимать за работу, выполненную под руководством Сталина.
2. Лашановецкий начал разглагольствовать о том, что в нашей стране при обсуждении важнейших вопросов нет прений в полном понимании слова. Процветает зажим критики, нет и самокритики.
285

Взять хотя бы последний съезд ударников-колхозников. Все выступления сводились к сплошному триумфу и славословию побед под руководством Сталина. Вместо острого вскрытия недостатков в работе колхозов говорилось только о сплошных замечательных достижениях.
3. Лашановецкий заявил, что убийство Сергея Мироновича Кирова—это не политическое убийство, а личное. «Я недавно прибыл из Ленинграда,—сказал он,—и знаю хорошо, что никакого ленинградского центра не было, никакой шпионско-вредительской террористической организации не существовало. Аресты, допросы, суд и расстрелы не что иное, как шумиха, необходимая для создания в стране обстановки шпиономании и страха».
4. На следующий день при отъезде в Хабаровск Лашановецкий заявил, чтобы я хорошенько подумал над складывающейся в стране обстановкой помпезности и восхваления одного человека.
Я хорошо не знаю, где и кем работает мой собеседник. Слышал, что живет он в одном доме с Косиором. В Благовещенск приезжал на судоверфь в форме моряка торгового флота. Разговор с этим контрреволюционером происходил 1 марта 1935 года вечером. Мирянин. 16 марта 1935 года».
В этот же день копия письма-доноса пошла начальнику политотдела Амурского управления речного пароходства т. Ивлеву вот с этим предписанием: «По поручению секретаря крайкома ВКП (б) тов. Самойлова направляю вам для обсуждения и принятия соот-286

ветствующих мер копию письма члена Мазановской парторганизации т. Мирянина о контрреволюционно-троцкистских разговорах Лашановецкого И. О., старшего инспектора по судостроению. О ваших принятых мерах поставьте крайком в известность.
Заместитель заведующего ОРПО Далькрайкома ВКП (б) А. Сорокин».
На письме резолюция: «Т. Чецкому. Прошу вас тщательно расследовать это дело». И подпись.
Чувствуя, что одного доноса недостаточно для расправы с коммунистом, руководители пошли на прямую провокацию. Они поручили встретиться с И. О. Лашановецким... работнику НКВД. Тот исправно выполнил это деликатное задание начальства, естественно, выдавая себя не за того, кем был на самом деле. Вот он, образчик документа, состряпанного послушным исполнителем.
«Доношу, что 10 апреля 1935 года, около восьми часов вечера, я пришел на квартиру Морфлота, находящуюся на улице Дзержинского, 64, кв. 7. За столом во второй комнате сидел неизвестный мне- гражданин. Я с ним поздоровался и отрекомендовался. И он представился. Назвавшийся Лашановецким задал мне вопрос, как я к нему попал. Я ответил, что являюсь подшефным Морфлота в одной из воинских частей ДВК, Лашановецкий начал задавать мне вопросы. Спросил о моей принадлежности к партии. Я ответил, что кандидат (фактически я член ВКП (б).
Лашановецкий спросил: «Как вы думаете, правильно ли то, что о Сталине пишут как о великом человеке и считают вождем?» Я ответил, что да. Привел ряд примеров выдающихся достижений, достигнутых под его руководством. После моего ответа он категорически возразил: «Вы глубоко не правы, велика партия, велик рабочий класс, а Сталин просто руководитель...»
Как член ВКП (б) считаю, что Лашановецкий хотел меня принудить и навязать троцкистскую теорию. После чего я не стал с ним разговаривать, так как нас было только двое. И мне, как работнику НКВД и члену партии, было неприятно вести дальше разговор, и я рекомендовал ему прекратить разговоры на политические темы.
Начальник ВОТО УНКВД Гусев.
13 апреля 1935 года».
В двадцатые и тридцатые годы в партии, как и в правоохранительных органах, существовал штат следователей. Один из них, беседовавший с И. О. Лашановецким, тоже сыграл, предполагаю, роковую роль в судьбе ветерана партии. Стиль его «беседы» по сути ничем не отличался от допроса арестованного.
«В своем объяснении Лашановецкий, — докладывал партследо-ватель,—отвлекался от прямого ответа и все настаивал, что его
287

не так поняли. Он также считает, что проведенный разговор является не контрреволюционно-троцкистским, а только «искривлением линии партии» — правоуклонистским.
Относительно определения вождя партии Лашановецкий поясняет: «Велик ли Сталин? Да. И за это величие говорит чрезвычайно яркое его дело. А разговор мог быть в таком духе. Я, будучи в Ленинграде, встретился с Игнатовым Анатолием Сергеевичем, который редактировал какую-то газету и Сказал мне, что ему поступила статья, в которой было написано, как будто бы была партийная директива возвеличивать Сталина».
Значит, разговоры, умаляющие значение Сталина как вождя, Лашановецким велись не только в Благовещенске и в Хабаровске, но также в Ленинграде. Причем под эти разговоры подводится партийная директива. А в чем заключается, он не отвечает.
Далее Лашановецкий поясняет, что им разговоры о Сталине велись как о диктаторе. Но тут же оговаривается, утверждает, что его мысли о Сталине извращают. Лашановецкий признает, что Сталин действительно «стальной» человек, и если бы он был другим, то не сумел бы разбить все оппозиции, а устроил бы говорильню, которая бы привела к контрреволюции.
Относительно колхозного съезда Лашановецкий говорил, что колхозный съезд является «праздником», раз мы подводим итоги «своих побед», и что слово «праздник» будет уместным.
Об убийстве тов. Кирова Лашановецкий сказал: «Тов. Киров являлся лидером партии, вождем, и понятно, что убийство вождя является политическим актом». Но тут же поясняет: «Когда был убит Киров, я находился в Череповце по линии советского контроля. Для меня и многих моих товарищей был непонятен этот безумный акт, который не укладывается в здоровое понимание и не может остановить строительство социализма. А потому до того момента, пока не было установлено существования террористической зиновьевской группы, мотивы убийства были непонятны. В таком разрезе я мог вести разговоры. И, как видно, был совершенно неправильно истолкован».
Таким образом, неоднократные контрреволюционные разговоры Лашановецкого подтверждаются его же объяснениями, хотя он везде ссылается, что его не так понимают.
На основании изложенного предлагаю Лашановецкого из партии исключить как контрреволюционно-троцкистского агитатора.
15 апреля 1935 г. Следователь Вильдэ».
В этот же день, 15 апреля 1935 года, партколлегия Амурского пароходства «за контрреволюционно-зиновьевскую агитацию» исключила И. О. Лашановецкого из партии. Основанием для при-288

нятия решения послужили письмо А. Т. Мирянина и рапорт работника НКВД Гусева.
Вышестоящие руководители в Москве внимательно следили за поступающей с мест информацией и умело «регулировали» репрессивную машину, не пытаясь вникнуть в существо дела. 17 июля 1935 года из политического управления Наркомвода СССР в политотдел Амурского пароходства и персонально секретарю партколлегии тов. Чецкому пришла бумага: «По протоколу № 9 от 15 апреля 1935 г. партколлегией исключен из членов ВКП (б) Лашановецкий И. О. за контрреволюционную троцкистско-зиновьевскую агитацию. Сообщите, помимо исключения его из партии, было ли дело о нем передано органам НКВД.
Зам. нач. политуправления НКВода Охлопков».
В ответ на этот запрос из Хабаровска в столицу 21 августа 1935 года пошло сообщение: «Политуправление Наркомвода. Заместителю начальника тов. Охлопкову. На ваш запрос от 17.VIII 1935 г. в'отношении Лашановецкого И. О., исключенного из партии за контрреволюционную троцкистско-зиновьевскую агитацию, сообщаю, что Лашановецкий после исключения из партии был сразу же взят органами НКВД. Дело закончено и передано военному трибуналу. Последний слушает 23.VIII 1935 г. О результатах сообщу дополнительно. Секретарь партколлегии Амурского пароходства Чецкий».
Совсем ненамного ошибся руководитель партколлегии пароходства. Состряпанное при его участии дело Лашановецкого И. О. было рассмотрено 5 сентября 1935 года военным трибуналом речного транспорта Амурского бассейна под председательством Халтукова и членов Локтева и Баранова. Военный трибунал в закрытом судебном заседании приговорил: «Лашановецкого И. О. на основании ст. 58-10 УК к лишению свободы сроком на 5 лет без поражения в правах с направлением его в исправительно-трудовые лагеря. На основании статьи 29 УК зачесть Лашановецкому И. О. в срок время его предварительного заключения с 17 апреля 1935 года. Приговор этот может быть обжалован в Военной коллегии Верховного суда СССР через военного прокурора речного транспорта Амурского бассейна в течение 72 часов с момента получения приговора».
Вот чем обернулись для Ивана Онуфриевича Лашановецкого, казалось бы, вполне обычные сомнения в проводившейся тогда политике. А позже, когда диктатура Сталина набрала свою полную чудовищную силу, доносы послужили главной причиной его казни.
19 Дело краевого масштаба

ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ АМУРСКИХ РЫБАКОВ
Как неожиданно порой открываются страшные тайны того времени!
Это письмо пришло из Богородского. «Пишет вам Кильга Анна Константиновна (девичья фамилия Дяксул).
Я живу в селе Богородском Ульчского района. Давно собиралась написать вам о своем отце, которого репрессировали в 1937 году. В январе—феврале прочитала ваше письмо «Отзовитесь, дети и внуки», напечатанное в районной газете, и с тех пор не нахожу себе покоя, ибо болит душа о судьбе моего отца, его братьев и земляков.
Мой отец Дяксул Каба, 1898 года рождения, был арестован 25 сентября 1937 года. Он был рыбаком колхоза «Красный Маяк». Такой колхоз находился в селах Амур и Май в Ульчском районе. Сейчас этих сел нет, как и колхоза. В память о нем остался лишь высокий маяк. Отец был безграмотным, но неплохим охотником и рыбаком.
Я своего отца вообще не помню, только по рассказам старших сестер — к дню ареста мне исполнилось всего два месяца. Сестра Ковина Татьяна Константиновна живет в селе Нижняя Гавань. У нее семеро детей. Всю свою жизнь (с 12 лет) работала в колхозе. Сейчас на пенсии. Старшая сестра Ольга Константиновна Дяксул умерла в 1976 году.
Так вот, по их рассказам я знаю, что в сентябре 1937 года ночью к берегу возле села Май пристал какой-то катер. Из него на берег вышли несколько человек и стали ходить по домам. И вместе с ними ходил Вальдю Солдашка, который указывал им, кто «враг народа». В эту ночь забрали с собой и увезли на катере в неизвестном направлении моего отца, его братьев Дяксула Эдика, Дяксула Кыткы и двоюродного брата Дяксула Гусада.
290

Моя мама Дяксул Кужынды (девичья фамилия Вальдю), родная сестра по матери писателя Вальдю Алексея Леонтьевича, сама неграмотная, просила образованных людей и делала запросы во все инстанции о муже, но все ее слезные просьбы никто не услышал, ни сам Сталин, ни всесоюзный староста, ни местное начальство — в крае и в Нижне-Амурской области. Потом, по слухам, она узнала об отце, что он якобы находится в Николаевской тюрьме. Собрала посылку и отправила ее в Николаевск-на-Амуре. Но и оттуда не получила никакого ответа. Так бесследно исчезли мой отец и его братья. А мама от тяжелой жизни и болезни умерла в 1947 году, так и не узнав ничего о муже.
Несколько лет назад я узнала, по неточным сведениям, об отце, что якобы их в том же 1937 году погрузили на гнилую баржу, а кто оказывал сопротивление — связывали по рукам и ногам, и утопили в лимане недалеко от Николаевска-на-Амуре.
В 1957 году я получила справку о том, что дело по обвинению гр. Дяксул Каба, 1898 года рождения, военным трибуналом Дальневосточного военного округа 10 июня 1957 года пересмотрено и постановление от 17 февраля 1938 года, по которому был осужден, отменено за отсутствием состава преступления. Гр. Дяксул Каба посмертно полностью реабилитирован.
Но так мы до сих пор не знаем, где наш отец похоронен.
Много времени прошло с трагической гибели моего отца, дядей и многих их сородичей. Разве они, малограмотные, никуда не выезжавшие из своих стойбищ, могли быть врагами народа и агентами? Они даже не могли расписываться...»
«Я хочу рассказать о родном дяде Вальдю Вакса,—написала из Комсомольска-на-Амуре Евгения Павловна Тумали.— Его забрали в 1937 году. Родился и вырос он в стойбище Монгол. В многодетной семье он был старшим сыном. Когда умер отец, он взял все заботы о семье на себя. Когда его арестовали, мне было всего два года. Позже я не раз слышала о том, какой это был работящий и зстный человек. Он трудился не покладая рук, чтобы поднять на ноги младших братьев и сестер.
Но кому-то, очевидно, мешал охотник и рыбак Вальдю Вакса. Поэтому его упрятали подальше от семьи и детей. Тетя, его жена, осталась одна с дочерью и маленьким сыном. Она работала в колхозе, выполняла самые тяжелые обязанности — заготовляла лес, грузила продукты, которые шли на фронт, рыбачила. Здоровье не выдержало тяжелых физических нагрузок, и она умерла вскоре после войны. Дочь вышла замуж, а сына забрал мой отец и растил как собственного.
19* 291

Моего отца Вальдю Хое (Павла) тоже арестовали. Но он, измученный и истерзанный, вернулся из тюрьмы. А вот дядю Ваксу, Ван Дяксул и других односельчан мы так и не дождались».
«Моего отца Аньку Михаила арестовали темной осенью 1937 года,—делится своей болью Елена Михайловна (фамилию женщина забыла указать) из села Кальмы.— Вместе с ним из поселка Пиль-тун забрали несколько человек. Люди, проводившие аресты, были жестокими и бессердечными бандитами с большой дороги, а не представителями рабоче-крестьянской власти. Они из дома уворовали все нехитрое имущество, украли деньги, облигации, умудрились взять даже мамин паспорт и мое свидетельство о рождении. Нас с мамой бросили на произвол судьбы и выгнали из собственного дома. Спасибо, родственники не оставили в беде и пустили переночевать.
Когда вывозили арестованных, нас с мамой тоже должны были забрать, но, к счастью, на реке поднялся шторм, и пароход не смог зайти в залив. Мама позже говорила по этому поводу: «Нам, значит, с тобой еще жить и мучаться, а то бы и нас с тобой убили...»
Мой отец был здоровым физически и крепким духом человеком, умным организатором. Работал бригадиром и секретарем сельского Совета. Много раз становился чемпионом по национальной борьбе. Люди его уважали и любили. Проклятая сталинщина у нас увезла его в роковую ночь, и он исчез навсегда. Писала я в высокие инстанции, хотела узнать о его судьбе, но безрезультатно. А как бы хотелось знать, где он похоронен, можно было прийти и низко поклониться его праху...
По-моему, надо рассказывать не только о безвинно погибших, но и о тех людях, которые выполняли здесь, на нашем Амуре, преступные указания главных палачей страны...»
И еще одна исповедь. «Ваше письмо в районной газете «Отзовитесь, дети и внуки»,— пишет жительница Булавы Валентина Петровна Дечули, — растревожило меня, заставило вспомнить тоску, что затаилась глубоко в душе.
Когда грянула страшная беда на мой маленький народ, я была еще маленькая, пяти-шести лет. Но я помню многое, немало слез пролила вместе с матерью.
Помню, как летом 1936—1937 годов люди моего села Койма (да всех сел — Булава, Ухта, Кольчом, Аур) прятались по своим домам, увидев издали небольшой катер серого цвета с работниками НКВД, который увозил моих сородичей, чтобы они больше никогда не вернулись в родное село, в свою семью, к родным и 292

близким. Получилось, что почти из каждого второго дома теряла семья кормильца, колхоз — рыбака.
До сих пор помню тех, кто арестовывал и увозил наших отцов, дедов. Их называли Вальдю Солдашка и Уза. Конечно, они были слепыми исполнителями чужой воли, но для нас они остались врагами. Имена и фамилии арестованных я не помню, но в Койме тогда жили одни Черули и Боявсалы. Осиротели их дети, остались наедине со своим горем и нуждой женщины.
Больше всех пострадала наша семья. Не стало в семье сразу троих. Это мой отец Умника Петр Трофимович, дядя Байрин Кузьма и сестра Умника Зоя Петровна.
Подробности их ареста я хорошо помню: отца увезли из дома, за ним пришел этот Уза, дядя был на работе, оттуда его и увезли. Сестра приехала на каникулы, а на другой день ее вызвали в Богородское. Она на весельной лодке, легко одетая, уехала и не вернулась.
Мама осталась одна с шестью детьми. Вскоре после этого умерли сестра Галя и двое младших братьев. Осталось в семье трое детей и мать.
Старшей сестре Нине Петровне, 1921 года рождения, пришлось бросить учебу в школе и идти работать в колхоз. Она была награждена орденом Трудового Красного Знамени и Ленинской юбилейной медалью. Всю жизнь проработала в колхозе. Сейчас ее нет с нами. Но нам она после смерти мамы заменила ее и помогла стать на ноги.
Много утекло воды в Амуре со времени ареста отца и его товарищей. Но я помню, как увозили его. А жизнь с ярлыком детей врага народа — этого никогда не забудешь. Бедная-бедная наша мамочка! Сколько выпало на твою долю унижений и оскорблений. В первые годы ее не брали в рыболовецкую бригаду, не давали сети. Она, чтобы как-то прокормить нас, одна косила сено, одна ловила рыбу. И мы, дети, нередко слышали от сверстников: «Дети врага народа».
Унижали нас частые обыски. Забирали более или менее пригодные вещи. Мы, набегавшись, возвращались в дом, где все было перевернуто.
По соседству с нами жил председатель сельского Совета, неграмотный, умеющий ставить лишь подписи на бумагах, Боявсал Хокочи. Однажды моя сестра, тогда молоденькая, грубо ответила на его притязания, он пообещал посадить в тюрьму: напишет акт на нее. Мамочка упала перед ним на колени, слезно умоляя не садить дочь в тюрьму...
Но мир не без добрых людей. До сих пор благодарна директору школы Валентине Кондратьевне Челынцевой, лесничему Александру
293

Кондратьевичу и бывшему председателю сельского Совета, к сожалению, не помню его фамилии. Они помогали матери советом, поддерживали ее морально. С их помощью мама несколько раз обращалась к Сталину, и к Калинину, и в другие инстанции. И лишь однажды пришел ответ примерно такого содержания: «Ваше письмо по делу Умника П. Т., Умника 3. П., Байрана Кузьмы получили».
Ничего не знали о судьбах арестованных люди. Только в 1956 году пришли документы, сообщавшие, что дела из-за отсутствия состава преступления прекращены. Позже приехал следователь из Хабаровска и вручил справки о реабилитации арестованных.
Сейчас я осталась из всей большой семьи одна. Две моих сестры умерли. Я окончила педучилище, затем пединститут. Проработала в школе 30 лет. Сейчас на пенсии. Но продолжаю работать преподавателем в детской художественной школе.
Я долго сомневалась: стоит ли писать, беспокоить горем, когда таких, как я, много, много безвинно пострадавших людей моего народа. Мне стало обидно за всех недоживших, не сделавших свое заветное. И я решилась, чтобы хотя бы потомки, чтобы мои внуки не думали плохо о своих прадедах, не стеснялись прошлого в своем роду.
Спасибо вам за то, что взялись за восстановление доброго имени безвинно обвиненных в предательстве. Это нужно сделать ради нашего будущего».
Очень мне хотелось помочь своим корреспондентам отыскать следы родных. Да и самому захотелось узнать, кем и в чем могли обвиняться безграмотные  большей частью  рыбаки и охотники. И вот в партийном архиве крайкома КПСС в документах Ульчской районной парторганизации за 1937 год обнаружил протокол заседания бюро об исключении из партии работника райисполкома Си-пина Семена Николаевича за связь... с отцом — врагом народа. Позвонил в поселок имени П. Осипенко своему коллеге Н. Си-пину и спросил — не о его ли отце идет речь. «Да»,—ответил он. И прислал подробное письмо с документом, полученным им из УКГБ СССР по Хабаровскому краю.
«С интересом знакомился с вашими публикациями в «Тихоокеанской звезде»,—писал коллега.—Вы делаете большое, благородное дело. Однако, на мой взгляд, в ваших исследованиях есть существенный пробел. Рассказывая о репрессиях на Нижнем Амуре, вы ничего не говорите о том уроне, который понесли в 1937— 1938 годах малочисленные народы Ульчского и других районов Нижнеамурья. С полным основанием можно говорить, что именно тогда начался путь к тому состоянию, в котором ныне оказалась

среда обитания, культура народов Севера. Начались отступления от ленинских принципов национальной политики в отношении нацменьшинств. Была уничтожена воспитанная в первые годы Советской власти интеллигенция, вырвана из жизни самая зрелая, работоспособная часть населения.
Среди тех, кто был необоснованно репрессирован в годы сталинщины, был и мой отец Сипин Семен Николаевич. Всю свою жизнь он посвятил просвещению своего народа. После окончания Ленинградского института народов Севера работал в «Интеграл-союзе», районном отделе народного образования. Он многое сделал для развития самобытного национального искусства ульчей. Вплоть до XX съезда КПСС даже имя отца произносить было опасно, но, несмотря на это, память о нем жила. Исполнялись написанные им песни, созданные на основе тщательного изучения национальных обрядов танцы.
По рассказам матери, отца арестовали в ночь на 27 сентября 1937 года. Забрали все, что было в доме. Забрали все его записи и рукописи. Прощаясь, он сказал ей: «Не беспокойся, я скоро вернусь». Некоторые из тех, кто был арестован в 1938 году, после расстрела Ежова были выпущены на свободу. Они рассказали, что в тюрьме он много писал, добивался правды.
Мать чудом избежала ссылки в Казахстан. Посадив нас (меня и двух моих сестер) в весельную лодку, сбежала к родителям в село Кольчом. Как жену врага народа ее нигде не принимали на работу, даже уборщицей в пекарню (боялись — может отравить хлеб). Немало пришлось претерпеть и моим родственникам. Помню, как после войны мой дядя по материнской линии Жиборт Петр Мартынович — сейчас он живет в Богородском Ульчского района, боевой офицер, прошедший войну с первого дня до победного, работавший первым секретарем Ульчского райкома ВЛКСМ (удивительно, как допустили), не был принят в партийную школу. Причина: среди родственников — враг народа.
Недавно из УКГБ СССР по Хабаровскому краю я получил письмо. Привожу его содержание.
«Уважаемый Николай Семенович!
Нами из Комиссии партийного контроля при Хабаровском крайкоме КПСС получено Ваше заявление. Изучением архивных дел было установлено, что в 1937 году Нижне-Амурским ОУ НКВД было сфабриковано дело на 26 человек. В числе обвиняемых был и ваш отец Сипин Семен Николаевич. Родился он 27 августа в стойбище Удан Ульчского района. До ареста работал заместителем заведующего Ульчским районным отделом народного образования. Член ВКП (б) с 1931 по 1937 год. По национальности ульч. Про
295

живал в стойбище Койма Ульчского района. Арестовали его 27 сентября 1937 года. 17 февраля 1938 года постановлением «тройки» УНКВД по ДВК за японский шпионаж и контрреволюционную агитацию повстанческого характера расстрелян. Военный трибунал ДВО своими определениями от 10 июня 1957 года постановление «тройки» УНКВД по ДВК отменил и дело за отсутствием состава преступления прекратил. 31 августа 1989 года нами направлены материалы в отношении Сипина Семена Николаевича в Хабаровский крайком КПСС на восстановление его в партии, откуда и получите Вы ответ. Сведения о причинах и дате смерти получите в ЗАГСе Ульчского района.
Из 26 обвиняемых по настоящему делу пять человек — Сипин Семен Николаевич, Ван Сандю, Ван Дино, Ванцо Гурмахун, Ро-сугбу Акса — виновными себя в контрреволюционной деятельности не признали. Остальные обвиняемые, хотя и признали себя виновными в контрреволюционной деятельности, однако их показания неправдоподобны, так как были получены в результате применения к ним мер физического воздействия.
Бывшие работники НКВД, участвовавшие в расследовании дела, за фальсификацию дел и грубейшие извращения законности были осуждены.
По делу, кроме Вашего отца, проходили следующие товарищи:
1. Чеконин Федор Кириллович, 1881 года рождения, уроженец стойбища Булава Нижне-Амурской области, житель стойбища Черный Яр, ульч, колхозник, беспартийный, с низшим образованием.
2. Вальдю Вакса, 1883 года рождения, уроженец стойбища Монгол Ульчского района, ульч, колхозник, беспартийный, неграмотный.
3. Росугбу Гагу, 1879 года рождения, уроженец и житель стойбища Аури Ульчского района, ульч, колхозник, беспартийный, неграмотный.
4. Росугбу Харнаушка (Гавриил), уроженец и житель стойбища Аури Ульчского района, ульч, колхозник, беспартийный, малограмотный.
5. Вачо Тихон, 1880 года рождения, уроженец и житель стойбища Ухта Ульчского района, нивх, рыбак-единоличник, беспартийный, неграмотный.
6. Росугбу Итан, 1885 года рождения, уроженец и житель стойбища Аури Ульчского района, ульч, колхозник, беспартийный, неграмотный.
7. Росугбу Сельба, 1890 года рождения, уроженец и житель стойбища Аури Ульчского района, ульч, колхозник, беспартийный, неграмотный.
296

8. Даксул Матока (Матвей), 1896 года рождения, уроженец и житель стойбища Монгол Ульчского района, ульч, колхозник, малограмотный.
9. Черуль Сандор Дмитриевич, 1888 года рождения, уроженец и житель стойбища Койма Ульчского района, ульч, колхозник, беспартийный, малограмотный.
10. Дяксул Эйдин Николаевич, 1900 года рождения, уроженец и житель села Май Ульчского района, ульч, колхозник, беспартийный, малограмотный.
■11. Росугбу Балка, 1887 года рождения, уроженец и житель стойбища Аури Ульчского района, ульч, колхозник, беспартийный, малограмотный.
12. Дяксул Каба, 1888 года рождения, уроженец и житель стойбища Май Ульчского района, ульч, колхозник, беспартийный, малограмотный.
13. Дятела Айсинга (Петр), 1880 года рождения, уроженец и житель стойбища Кольчом, ульч, колхозник, беспартийный, неграмотный.
14. Ванца Дмитрий, 1884 года рождения, уроженец стойбища Кольчом Ульчского района, житель стойбища Сильчупа, ульч, беспартийный, малограмотный.
15. Ван Ды Ю, 1895 года рождения, уроженец стойбища Верхняя Гавань Ульчского района, житель стойбища Монгол, ульч, колхозник, беспартийный, малограмотный.
16. Дяксул Когка, 1880 года рождения, проживал в стойбище Май, беспартийный, неграмотный.
17. Бельды Лайсу, 1885 года рождения, уроженец и житель стойбища Аури Ульчского района, гольд, беспартийный, неграмотный.
18. Ван Ге Ю, 1899 года рождения, уроженец стойбища Верхняя Гавань Ульчского района, житель стойбища Монгол, ульч, колхозник, беспартийный, малограмотный.
19. Мовданча Семен Васильевич, 1900 года рождения, уроженец стойбища Пули, житель стойбища Сухановка Ульчского района, ульч, колхозник, беспартийный, неграмотный.
20. Дяксул Гусада (Павел), 1901 года рождения, проживал в стойбище Май, ульч, колхозник, беспартийный, малограмотный.
21. Мороран Максим, 1885 года рождения, уроженец и житель стойбища Кольчом Ульчского района, ульч, колхозник, беспартийный, малограмотный.
22. Ван Сандго, 1878 года рождения, проживал в стойбище Монгол, ульч, колхозник, беспартийный, неграмотный.
23. Ван Димо, 1900 года рождения, уроженец и житель стой-
297

бища Монгол Ульчского района, ульч, колхозник, беспартийный, малограмотный.
24. Ванчо Гурмахун, 1894 года рождения, уроженец и житель стойбища Кольчом Ульчского района, ульч, колхозник, беспартийный, неграмотный.
25. Росугбу Яжа, 1880 года рождения, уроженец и житель стойбища Аури Ульчского района, ульч, колхозник, беспартийный, неграмотный.
Массовые захоронения в тот период времени проводились в южной оконечности ныне действующего кладбища в г. Николаевске-на-Амуре.
Уважаемый Николай Семенович! Примите наше искреннее соболезнование по поводу трагической гибели Вашего отца.
С уважением начальник подразделения УКГБ СССР по Хабаровскому краю Наседкин В. Г.»
Вот такие они, враги народа, японские шпионы, в основном все неграмотные и малограмотные, но в возрасте самом крепком. Им бы жить да жить! Но это еще не все. Я не нахожу здесь своего деда Дечули Неку, сподвижника отца Дергачи Якова и других. Значит, были еще «дела»?..
Если вас заинтересует судьба моего отца, то сможете многое узнать о нем у моей матери Чириковой Марии Мартыновны. Она живет в г. Амурске по адресу: Проспект Мира, 13, кв. 188. Жив и брат отца Дечули Федор Николаевич. Живет в селе Булава Ульчского района. И я думаю, в Ульчском районе проживает еще немало людей, которые знали отца, других безвинных жертв безумной вакханалии. Они, возможно, откликнутся, если к ним обратиться через газету.
Можете использовать материал этого письма по своему усмотрению.
С уважением Н. Сипин.
26 сентября 1989 г. Село им. П. Осипенко».
Рассказ сына дополнила его мама Мария Мартыновна Чири-
кова:
— Семен Николаевич, мой муж, был лет на десять старше меня. А прожили-то вместе всего ничего — семь лет. Родила ему двух дочерей и сына. Муж последнее время работал заместителем заведующего районо, а вообще-то большую часть времени он отдал работе в культпросветотделе райкома партии.
Среди своих сородичей Семен, несмотря на молодость, был, пожалуй, самым уважаемым. Он окончил Ленинградский институт народов Севера имени Енукидзе и был способным человеком. Семен сочинял песни, пьесы и ставил их в клубе села Богородского. Думаю, что он успел бы очень многое сделать для родного народа.

Арестовали мужа в сентябре 1937 года. Сначала взяли его отца. Семен поехал в НКВД и страшно возмущался. А потом и его арестовали. Жили мы в деревне Койма Ульчского района (сейчас этой деревни нет). Приехали за Семеном ночью. Сделали обыск. Забрали ружье, порох, дробь и серебряные полтинники — было их штук пятнадцать. Когда повели его, он сказал мне: «Я ни в чем не виноват». Осталась я с тремя детьми одна...
Авторы писем просят назвать имена ретивых исполнителей.
Часто в письмах из Ульчского района мелькает имя Вальдю Солдашки. Я долго не решался обнародовать это имя. Хотелось найти документы, подтверждающие высказывания о нем моих читателей. И они нашлись. 1 ноября 1937 года бюро Ульчского райкома ВКП (б) слушало вопрос об исключении из кандидатов в члены ВКП (б) Вальдю Солдашки Гамовича, 1912 года рождения, по национальности ульча, малограмотного, окончившего три группы сельской школы, сотрудника РО НКВД (и 1 ноября 1937 года с работы был снят).
Суть дела: «Вальдю Солдашка Гамович,—говорится в выписке из протокола заседания бюро,— имел связь с фотографом села Богородское китайцем Шук Гой — шпионом, и с братом Вальдю, оказавшимся шпионом одного из иностранных государств. Брат Вальдю был еще шпионом во время японской интервенции. Все Вальдю Солдашка скрыл и только при разборе дела на партсобрании признал, мотивируя тем, что «забыл». Кроме того, Вальдю, работая в органах НКВД, совершенно не вел работы по выкорчевке врагов из народов Севера.
Постановили: решение парторганизации РО НКВД об исключении Вальдю Солдашки Гамовича из кандидатов в члены ВКП (б) — за связь с врагами народа — утвердить.
Секретарь райкома ВКП (б) Мезенов». А далее в документах заявление, написанное собственноручно Вальдю Солдашкой фиолетовыми чернилами:
«Бюро Н.-Амурского райкома ВКП (б) начальнику Ульчского РО УГБ НКВД
т. Михайлюк от исключенного из кандидатов ВКП (б) Ульчским райкомом ВКП (б) Вальдю С. Г. и отстраненного от работы парторганизацией уполномоченного РО УГБ НКВД сержанта государственной безопасности заявление.
Родился в 1912 году в семье бедняка охотника и рыбака. По национальности ульч (из народов Севера). Родился в стойбище Мон
299

гол Ульчского района Н.-Амурской области ДВК. Мой отец был вечный бедняк, занимался охотой и рыболовством, добытую им пушнину он сдавал купцам за бесценок и водку и умер в 1926 году от туберкулеза.
Я жил до 1926 года у своего отца в очень плохих условиях. Это могут подтвердить жители стойбища Монгол и комсомольская организация, в которой я был секретарем. После смерти отца я учился в сельской школе. Она тогда именовалась «Ухтинский туземный интернат», где окончил лишь три класса. С 1928 по 1930 год был чернорабочим на золотых приисках в «Дальлесе». С января по июль 1931 года — председатель национального сельского Совета. Руководил борьбой против местных кулаков и шаманов. После окончания курсов крайкома ВЛКСМ во Владивостоке организовывал комсомольские ячейки в районе в 1932 году. Затем учился на курсах при ПП ОГПУ ДВК в Хабаровске и с июля 1933 года работаю в Ульчском районе: помощник районного уполномоченного ОГПУ, уполномоченный районного отдела ОГПУ.
В сентябре 1937 года наш отдел получил боевой приказ начальника УНКВД по ДВК комиссара государственной безопасности 3 ранга т. Люшкова о ликвидации всех враждебных антисоветских элементов. По этому боевому приказу, работая упорно, я в районе выявил крупную японско-шпионскую организацию во главе с ее руководителем резидонтом Ченгиным Федором (ульч). В этой шпионской организации большинство были местные коренные жители. В этой же шпионской организации состоял мой неродной брат Ченгин. Я арестовал его как врага народа...
После исключения меня из кандидатов в члены партии первичной организацией еще до разбора в райкоме ВКП (б) я еще раз доказал свою преданность и любовь к нашей партии, к Советской власти, то есть выявил еще крупную японско-шпионскую организацию, в которой состояли русские антисоветские элементы во главе с Ивановым Иваном Осиповичем и Лукьяновым Спири-доном.
Исключая меня из партии и отстраняя от работы, не учли те обстоятельства, что я до конца предан нашей партии и Советской власти. Я с малых лет воспитан нашей партией и органами ОГПУ— НКВД и Ленинским комсомолом. Семь лет работаю в партии и пять лет в ОГПУ—НКВД, отклонения от линии партии, от установок ОГПУ—НКВД не имел. Дважды выявил крупные японо-шпион- . ские организации. Моя любовь к нашей партии, Родине и ненависть к врагам народа заставляют упорно просить бюро обкома ВКП (б) тщательно рассмотреть мое заявление и восстановить меня в рядах ВКП (б) ».
Знаю, что Вальдю Солдашка был арестован и осужден. Воз-
300

можно, ему довелось встретиться и с теми, кого он зачислил в японские шпионы. Причастность Вальдю Солдашки к гибели двадцати шести сородичей у меня не вызывает сомнения. А жители стойбища об этом знали и раньше.
Появление Вальдю Солдашки и ему подобных стало возможным потому, что сталинскому режиму для уничтожения безвинных жертв Родины и охраны их в многочисленных лагерях за колючей проволокой нужны были люди с замороженной совестью, готовые выполнить любой преступный приказ. И они находились.

СОДЕРЖАНИЕ
От автора................. 3
Необъявленная воина ............. 8
Телеграмма   Сталину............. 20
Выстрел в кабинете.....   ......... 53
«Нам этого не простит история...»........ 67
Чернин  против Вышинского.......... 75
Коммунисты Лебедевы............   . 86
«Решительно отвергаю...»............ 96
«Мы его непременно разыщем...»........ 122
«Как это все до дикости глупо...»........ 132
Глубокие раны Амура............. 147
Трагедия Екатерино-Никольского ......... 163
Сиротели родные гнездовья........... 172
Советские корейцы......   ......... 181
Харбинцы................. 195
Немцы на Дальнем Востоке?.......... 214
Трудные судьбы сыновей............ 225
Палачи.................. 240
Осужденные по доносам............ 268
Один день Александра Дмитриевича........ 278
Был ли великим «вождь народов»........ 285
Двадцать шесть амурских рыбаков........ 290

Сутурин А. С.
С 89 Дело краевого масштаба. — Хабаровск: Кн. изд-во, 1991.— 304 с. ISBN 5-7663-0179-0
Основываясь на архивных документах и воспоминаниях современников, журналист рассказывает о судьбах репрессированных в 30-е годы приамурцев.
С «503020900-29
L М160(03)1-91 ББК63.3

Александр Степанович Сутурин
ДЕЛО КРАЕВОГО МАСШТАБА
Редактор М. О. Шмакова Художник А. Коле со в Художественный редактор А. Н. Посохов Технические редакторы Т. А. К о стю ченко, Н. Б. Хохлов а Корректор И. Л. Ру днянская
ИБ № 2146
Сдано в набор 19.04.91. Подписано в печать 24.09.91. Формат 60x84 '/i б .Бумага тип. № 2. Гарнитура обыкновенная новая. Усл. печ. л. 17,67. Усл. кр.-отт. 18,38. Уч.-изд. л. 17,93. Тираж 15 000 экз. Заказ 4557. Цена 2 руб. Хабаровское книжное издательство Министерства печати и массовой информации РСФСР. 680620, г. Хабаровск, ул. Серышева, 31. Краевая типография № 1 управления издательств, полиграфии и книжной торговли. 680620, г. Хабаровск, ул. Серышева, 31.

No comments:

Post a Comment